![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
https://www.facebook.com/ProtsyshynOfficial/posts/1735133970017304
https://ria.ru/20211223/ukraina-1765097280.html
""Но и мы стараемся не вспоминать, как Украина складывалась. Кто ее создал-то? Ленин. Владимир Ильич. Когда создавал Советский Союз. Договор 22 года - союзный и 24 - год конституции, правда, после его смерти, но по его принципам создано."
https://ria.ru/20211223/ukraina-1765097280.html
""Но и мы стараемся не вспоминать, как Украина складывалась. Кто ее создал-то? Ленин. Владимир Ильич. Когда создавал Советский Союз. Договор 22 года - союзный и 24 - год конституции, правда, после его смерти, но по его принципам создано."
"Нельзя ли было обойтись без войны?"
Dec. 25th, 2021 01:04 amhttps://c21ch.newcastle.edu.au/stalin/t14/t14_61.htm
"...
Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо его безопасность есть безопасность нашего Отечества. Не только потому, что Ленинград представляет процентов 30–35 оборонной промышленности нашей страны и, стало быть, от целостности и сохранности Ленинграда зависит судьба нашей страны, но и потому, что Ленинград есть вторая столица нашей страны. Прорваться к Ленинграду, занять его и образовать там, скажем, буржуазное правительство, белогвардейское – это значит дать довольно серьезную базу для гражданской войны внутри страны против Советской власти.
Вот вам оборонное и политическое значение Ленинграда как центра промышленного и как второй столицы нашей страны. Вот почему безопасность Ленинграда – есть безопасность нашей страны. Ясно, что коль скоро переговоры мирные с Финляндией не привели к результатам, надо было объявить войну, чтобы при помощи военной силы организовать, утвердить и закрепить безопасность Ленинграда и, стало быть, безопасность нашей страны.
..."
"...
Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо его безопасность есть безопасность нашего Отечества. Не только потому, что Ленинград представляет процентов 30–35 оборонной промышленности нашей страны и, стало быть, от целостности и сохранности Ленинграда зависит судьба нашей страны, но и потому, что Ленинград есть вторая столица нашей страны. Прорваться к Ленинграду, занять его и образовать там, скажем, буржуазное правительство, белогвардейское – это значит дать довольно серьезную базу для гражданской войны внутри страны против Советской власти.
Вот вам оборонное и политическое значение Ленинграда как центра промышленного и как второй столицы нашей страны. Вот почему безопасность Ленинграда – есть безопасность нашей страны. Ясно, что коль скоро переговоры мирные с Финляндией не привели к результатам, надо было объявить войну, чтобы при помощи военной силы организовать, утвердить и закрепить безопасность Ленинграда и, стало быть, безопасность нашей страны.
..."
https://www.facebook.com/alexander.skobov/posts/4814427828618392
"СССР имел самое демократическое в мире избирательное законодательство. Так же, как и самую демократическую в мире Конституцию, о чем не уставали с гордостью трубить советские газеты. По этой Конституции СССР был суперпарламентской республикой, в которой парламент (Верховный Совет) имел право не только утверждать законы и бюджет, но смещать и назначать любых министров и вообще принимать к рассмотрению и решать любой вопрос.
Но вернемся к выборному законодательству. «Положения о выборах в Верховный Совет СССР» в виде отдельной брошюры наряду с Конституцией свободно продавались в любом киоске «Союзпечати». Они предусматривали свободные и конкурентные выборы. Избирательная система копировала французскую двухтуровою «мажоритарку»: выборы проводились по избирательным округам, в каждом из которых могло выставляться неограниченное число конкурирующих друг с другом кандидатов. Если ни один из кандидатов не получал более половины голосов, проводился второй тур, в который выходили два кандидата, набравшие наибольшее число голосов в первом туре.
Выдвигать кандидатов имели право любые официально существующие «общественные организации» (вплоть до общества филателистов или клуба собаководов), а также «трудовые коллективы»: общие собрания работников какой-то фабрики, сотрудников какого-то НИИ, учителей какой-то школы. Все выдвинутые таким образом кандидаты должны были быть вписаны в избирательный бюллетень. Избиратель голосовал не как сейчас, ставя галочку напротив одного из кандидатов (или партийного списка), а ровно наоборот. Если бы избиратель увидел в бюллетене фамилии нескольких конкурирующих кандидатов, он должен был бы вычеркнуть все фамилии, кроие фамилии кандидата, за которого он хотел бы отдать свой голос. Это была очень важная особенность советских выборов. Чем важная, поймете позже.
Кроме этого, советский избиратель имел право вписать в избирательный бюллетень любую фамилию, в него не вписанную. Вот представьте себе такую ситуацию. Захотел ярый антисоветчик Александр Исаевич Солженицын выставить свою кандидатуру против Брежнева в том округе, где выдвигался Брежнев. А его не выдвинул ни один «трудовой коллектив». Или какой-то выдвинул, но опоздал с регистрацией. Или не опоздал, но местное начальство смухлевало и не зарегистрировало. И не вписало в избирательный бюллетень.
Каждый советский человек, разумеется, знал, что такого злоупотребления властью в СССР быть не может, также как и секса. Ну не могло такого быть, чтобы Солженицыну беззаконно отказали в регистрации на выборах против Брежнева. Но если вдруг кто-то, где-то у нас порой честно жить не хочет, как пелось в популярной песне… На этот случай соетское законодательство гарантировало гражданам право вписать своей рукой Солженицына в избирательный бюллетень через голову любого начальства и мимо любых регистраций. И такие голоса должны были учитываться и фиксироваться в итоговом протоколе. Это как если бы сейчас россияне сохраняли легальное право голосовать за Навального, несмотря на все отказы в регистрации.
Но пойдем дальше. На первом этапе «избирательной кампании» всевозможные «трудовые коллективы» действительно выдвигали большое число кандидатур в каждом округе. И эти «кандидаты» вроде как начинали вести свою «предвыборную кампанию». О чем шумно сообщали советские газеты. Пока свое слово не говорил местный райком или горком КПСС. Он сообщал, что после долгих размышлений принял решение поддержать такого-то кандидата из, допустим, десяти выдвинутых в данном округе. Допустим, кандидата от фабрики «Большевичка».
Нет, разумеется, все остальные кандидаты тоже хорошие. И тоже целиком и полностью одобряют генеральную линию партии и правительства. Мы их всех любим. Но вот этот кандидат – он самый лучший. И мы рекомендуем всем сторонникам нашей партии голосовать именно за него.
Если кто забыл, то других партий в СССР не было, а за попытку их создания полагалась уголовная статья. Стоит ли удивляться, что после такой «рекомендации» партии, чья «руководящая и направляющая роль» была закреплена в самой демократической в мире Конституции (подобно тому, как «первенствующая и главенствующая» роль православной церкви была закреплена в законах царской России) остальные кандидаты объявляли о снятии своих кандидатур в пользу того, которого поддержал райком или горком. Он и становился кандидатом от «нерушимого блока коммунистов и беспартийных».
Самым смешным в этой комедии было то, что отпавшие кандидаты тоже не могли быть выдвинуты без согласования с тем партийным органом, который их потом отбаковал. Ни один «трудовой коллектив» не мог и помыслить выдвинуть кандидата, не согласованного с местным парткомом. А местный партком все согласовывал с вышестоящими партийными инстанциями. Но кому-то могло показаться, что внешне все выглядит как у больших капиталистических дядей на Западе. Все, кроме результата.
А результат был в том, что к моменту выпуска избирательных бюллетеней в каждом округе оставалось только по одному кандидату, фамилия которого и попадала в бюллетень. За всю историю СССР до Перестройки мне не известно ни одного случая, чтобы хоть в каком-то избирательном округе на голосование было представлено более одного кандидата, который в итоге и получал обычно 98-98,5 % голосов в первом же туре. Точно так же, как мне не известен ни один случай, чтобы какой-либо депутат Верховного Совета проголосовал против переутверждения советского правительства (Совета Министров).
Избиратель мог легко вычеркнуть из бюллетеня фамилию единственного кандидата. Или вычеркнуть и вписать в бюллетень фамилию Солженицына. Или своего дружбана Васи. Для этого надо было «всего лишь пройти мимо кошки» (цитата из моего любимого вампирского фильма «Отродье»). На каждом избирательном участке стояла кабинка со шторкой и полочкой внутри, на которой лежала привязанная веревочкой шариковая ручка. В этой кабинке любой избиратель мог совершенно свободно и тайно заполнить избирательный бюллетень так, как он хотел. Для этого ему надо было всего лишь пойти в эту кабинку после получения бюллетеня у стола избирательной комиссии.
А вот избирателю, который в силу своих глубоких патриотических убеждений хотел проголосовать за единственного кандидата, вписанного в бюллетень, идти в кабинку было не надо. Кандидат в бюллетене был один, и вычеркивать такому избирателю было некого. Ему вообще не надо было ничего делать с полученным бюллетенем. Поэтому от стола избирательной комиссии он шел прямо к урне для голосования, не заходя в кабинку.
Никто не знает, действительно ли на каждом избирательном участке присутствовал мрачный «искусствовед в штатском», который должен был фиксировать всех, кто пошел в кабинку. Но проверять это на себе никому не хотелось. Кроме того, советским гражданам была свойственна пуританская стеснительность. На людях пойти в кабинку, когда все идут прямо к урне – это примерно как заголиться на улице.
Я отдаю себе отчет в том, что большинство советских граждан обо всем этом просто не задумывалось. Или не позволяло себе задумываться. «Выборы» оно воспринимало не как выборы, а как ритуальную присягу на верность «дорогим партии и правительству». Каковой ритуальной присягой эти «выборы» и являлись на деле. Я вспомнил все это для того, чтобы показать, насколько советская система была пропитана ложью.
Дешевый балаган советских выборов может показаться безобидным. От него никому не становилось плохо. Но ложь как системообразующая скрепа общественного строя не безобидна. Это только кажется, что она «просто прикольна».
Моего деда арестовали в 38-м. он был из крестьянской семьи из под Брянска. Дослужился сначала до главного инженера, а потом и до директора небольшого завода. Естественно, партийный. Ему припомнили то, что на каком-то партсобрании в 20-е годы он голосовал за «зиновьевскую платформу».
Бабушку спасло лишь то, что незадолго до этого они развелись. Она тоже из крестьянской семьи. Из Беларуси. Закончила рабфак и стала учителем русского и литературы. Носила бывшему мужу передачки в тюрьму, пока ей не гаркнули в окошко: «Выслан в северные лагеря без права переписки!».
В 56-м маму вызвали в Большой Дом. Выдали «справочку с печатью о реабилитации». Сказали, что отец умер в 1943 году от пневмонии. Мама робко спросила, нельзя ли посетить его могилу. Гэбло за столом посмотрело на нее странно и ответило: «Вы слишком многого хотите». Государство, уже признавшее, что оно уничтожило человека несправедливо и незаконно, продолжало подленько лгать. Только при Горбачеве нам все-таки сообщили, что деда расстреляли в том же 38-м.
Сейчас пытаются запретить сравнивать сталинский режим с нацистским. Но сталинский режим хуже нацистского. Нацистский режим был хотя бы честнее. Он прямо говорил: человек по природе зверь, и давайте не будем этого стесняться.
Сейчас модны всякие «скрепы». В том числе и родословные. Весьма модно дворянское происхождение. Я потомок тех, кого «старые дворяне» пороли на конюшне, а «новые дворяне» тайно расстреливали. И я ненавижу современных «капитанов Крюков», гордящихся тем, что они подвесили на крюк Россию.
Я не тянул их за язык. Я не заставлял их объявлять себя правопреемниками сталинских палачей. У них было 30 лет на то, чтобы сказать, что они не правопреемники сталинских палачей. Чтобы доказать, что они не правопреемники сталинских палачей.
Они выбрали другое. Так пусть они будут прокляты. Пусть их ловят на улицах по признаку одинаковых желтых ботинок, как ловили в Будапеште в 56-м. Пусть они вспомнят, как со «старыми дворянами» обходился «Амельян Иваныч». Пусть они горят в аду."
"СССР имел самое демократическое в мире избирательное законодательство. Так же, как и самую демократическую в мире Конституцию, о чем не уставали с гордостью трубить советские газеты. По этой Конституции СССР был суперпарламентской республикой, в которой парламент (Верховный Совет) имел право не только утверждать законы и бюджет, но смещать и назначать любых министров и вообще принимать к рассмотрению и решать любой вопрос.
Но вернемся к выборному законодательству. «Положения о выборах в Верховный Совет СССР» в виде отдельной брошюры наряду с Конституцией свободно продавались в любом киоске «Союзпечати». Они предусматривали свободные и конкурентные выборы. Избирательная система копировала французскую двухтуровою «мажоритарку»: выборы проводились по избирательным округам, в каждом из которых могло выставляться неограниченное число конкурирующих друг с другом кандидатов. Если ни один из кандидатов не получал более половины голосов, проводился второй тур, в который выходили два кандидата, набравшие наибольшее число голосов в первом туре.
Выдвигать кандидатов имели право любые официально существующие «общественные организации» (вплоть до общества филателистов или клуба собаководов), а также «трудовые коллективы»: общие собрания работников какой-то фабрики, сотрудников какого-то НИИ, учителей какой-то школы. Все выдвинутые таким образом кандидаты должны были быть вписаны в избирательный бюллетень. Избиратель голосовал не как сейчас, ставя галочку напротив одного из кандидатов (или партийного списка), а ровно наоборот. Если бы избиратель увидел в бюллетене фамилии нескольких конкурирующих кандидатов, он должен был бы вычеркнуть все фамилии, кроие фамилии кандидата, за которого он хотел бы отдать свой голос. Это была очень важная особенность советских выборов. Чем важная, поймете позже.
Кроме этого, советский избиратель имел право вписать в избирательный бюллетень любую фамилию, в него не вписанную. Вот представьте себе такую ситуацию. Захотел ярый антисоветчик Александр Исаевич Солженицын выставить свою кандидатуру против Брежнева в том округе, где выдвигался Брежнев. А его не выдвинул ни один «трудовой коллектив». Или какой-то выдвинул, но опоздал с регистрацией. Или не опоздал, но местное начальство смухлевало и не зарегистрировало. И не вписало в избирательный бюллетень.
Каждый советский человек, разумеется, знал, что такого злоупотребления властью в СССР быть не может, также как и секса. Ну не могло такого быть, чтобы Солженицыну беззаконно отказали в регистрации на выборах против Брежнева. Но если вдруг кто-то, где-то у нас порой честно жить не хочет, как пелось в популярной песне… На этот случай соетское законодательство гарантировало гражданам право вписать своей рукой Солженицына в избирательный бюллетень через голову любого начальства и мимо любых регистраций. И такие голоса должны были учитываться и фиксироваться в итоговом протоколе. Это как если бы сейчас россияне сохраняли легальное право голосовать за Навального, несмотря на все отказы в регистрации.
Но пойдем дальше. На первом этапе «избирательной кампании» всевозможные «трудовые коллективы» действительно выдвигали большое число кандидатур в каждом округе. И эти «кандидаты» вроде как начинали вести свою «предвыборную кампанию». О чем шумно сообщали советские газеты. Пока свое слово не говорил местный райком или горком КПСС. Он сообщал, что после долгих размышлений принял решение поддержать такого-то кандидата из, допустим, десяти выдвинутых в данном округе. Допустим, кандидата от фабрики «Большевичка».
Нет, разумеется, все остальные кандидаты тоже хорошие. И тоже целиком и полностью одобряют генеральную линию партии и правительства. Мы их всех любим. Но вот этот кандидат – он самый лучший. И мы рекомендуем всем сторонникам нашей партии голосовать именно за него.
Если кто забыл, то других партий в СССР не было, а за попытку их создания полагалась уголовная статья. Стоит ли удивляться, что после такой «рекомендации» партии, чья «руководящая и направляющая роль» была закреплена в самой демократической в мире Конституции (подобно тому, как «первенствующая и главенствующая» роль православной церкви была закреплена в законах царской России) остальные кандидаты объявляли о снятии своих кандидатур в пользу того, которого поддержал райком или горком. Он и становился кандидатом от «нерушимого блока коммунистов и беспартийных».
Самым смешным в этой комедии было то, что отпавшие кандидаты тоже не могли быть выдвинуты без согласования с тем партийным органом, который их потом отбаковал. Ни один «трудовой коллектив» не мог и помыслить выдвинуть кандидата, не согласованного с местным парткомом. А местный партком все согласовывал с вышестоящими партийными инстанциями. Но кому-то могло показаться, что внешне все выглядит как у больших капиталистических дядей на Западе. Все, кроме результата.
А результат был в том, что к моменту выпуска избирательных бюллетеней в каждом округе оставалось только по одному кандидату, фамилия которого и попадала в бюллетень. За всю историю СССР до Перестройки мне не известно ни одного случая, чтобы хоть в каком-то избирательном округе на голосование было представлено более одного кандидата, который в итоге и получал обычно 98-98,5 % голосов в первом же туре. Точно так же, как мне не известен ни один случай, чтобы какой-либо депутат Верховного Совета проголосовал против переутверждения советского правительства (Совета Министров).
Избиратель мог легко вычеркнуть из бюллетеня фамилию единственного кандидата. Или вычеркнуть и вписать в бюллетень фамилию Солженицына. Или своего дружбана Васи. Для этого надо было «всего лишь пройти мимо кошки» (цитата из моего любимого вампирского фильма «Отродье»). На каждом избирательном участке стояла кабинка со шторкой и полочкой внутри, на которой лежала привязанная веревочкой шариковая ручка. В этой кабинке любой избиратель мог совершенно свободно и тайно заполнить избирательный бюллетень так, как он хотел. Для этого ему надо было всего лишь пойти в эту кабинку после получения бюллетеня у стола избирательной комиссии.
А вот избирателю, который в силу своих глубоких патриотических убеждений хотел проголосовать за единственного кандидата, вписанного в бюллетень, идти в кабинку было не надо. Кандидат в бюллетене был один, и вычеркивать такому избирателю было некого. Ему вообще не надо было ничего делать с полученным бюллетенем. Поэтому от стола избирательной комиссии он шел прямо к урне для голосования, не заходя в кабинку.
Никто не знает, действительно ли на каждом избирательном участке присутствовал мрачный «искусствовед в штатском», который должен был фиксировать всех, кто пошел в кабинку. Но проверять это на себе никому не хотелось. Кроме того, советским гражданам была свойственна пуританская стеснительность. На людях пойти в кабинку, когда все идут прямо к урне – это примерно как заголиться на улице.
Я отдаю себе отчет в том, что большинство советских граждан обо всем этом просто не задумывалось. Или не позволяло себе задумываться. «Выборы» оно воспринимало не как выборы, а как ритуальную присягу на верность «дорогим партии и правительству». Каковой ритуальной присягой эти «выборы» и являлись на деле. Я вспомнил все это для того, чтобы показать, насколько советская система была пропитана ложью.
Дешевый балаган советских выборов может показаться безобидным. От него никому не становилось плохо. Но ложь как системообразующая скрепа общественного строя не безобидна. Это только кажется, что она «просто прикольна».
Моего деда арестовали в 38-м. он был из крестьянской семьи из под Брянска. Дослужился сначала до главного инженера, а потом и до директора небольшого завода. Естественно, партийный. Ему припомнили то, что на каком-то партсобрании в 20-е годы он голосовал за «зиновьевскую платформу».
Бабушку спасло лишь то, что незадолго до этого они развелись. Она тоже из крестьянской семьи. Из Беларуси. Закончила рабфак и стала учителем русского и литературы. Носила бывшему мужу передачки в тюрьму, пока ей не гаркнули в окошко: «Выслан в северные лагеря без права переписки!».
В 56-м маму вызвали в Большой Дом. Выдали «справочку с печатью о реабилитации». Сказали, что отец умер в 1943 году от пневмонии. Мама робко спросила, нельзя ли посетить его могилу. Гэбло за столом посмотрело на нее странно и ответило: «Вы слишком многого хотите». Государство, уже признавшее, что оно уничтожило человека несправедливо и незаконно, продолжало подленько лгать. Только при Горбачеве нам все-таки сообщили, что деда расстреляли в том же 38-м.
Сейчас пытаются запретить сравнивать сталинский режим с нацистским. Но сталинский режим хуже нацистского. Нацистский режим был хотя бы честнее. Он прямо говорил: человек по природе зверь, и давайте не будем этого стесняться.
Сейчас модны всякие «скрепы». В том числе и родословные. Весьма модно дворянское происхождение. Я потомок тех, кого «старые дворяне» пороли на конюшне, а «новые дворяне» тайно расстреливали. И я ненавижу современных «капитанов Крюков», гордящихся тем, что они подвесили на крюк Россию.
Я не тянул их за язык. Я не заставлял их объявлять себя правопреемниками сталинских палачей. У них было 30 лет на то, чтобы сказать, что они не правопреемники сталинских палачей. Чтобы доказать, что они не правопреемники сталинских палачей.
Они выбрали другое. Так пусть они будут прокляты. Пусть их ловят на улицах по признаку одинаковых желтых ботинок, как ловили в Будапеште в 56-м. Пусть они вспомнят, как со «старыми дворянами» обходился «Амельян Иваныч». Пусть они горят в аду."
Михась Чарот (1896-1937)
Oct. 31st, 2021 10:32 amhttps://www.facebook.com/CXTby/posts/2800066466882404
"Последнее стихотворение Михася Чарота, нацарапанное на стене камеры -одиночки.
ПРЫСЯГА
Я не чакаў;
Я не гадаў,
Бо жыў з адкрытаю душою,
Что стрэне лютая бяда,
Падружыць з допытам,
З турмою.
Прадажных здрайцаў лiхвяры
Мяне зацiснулi за краты.
Я прысягаю вам, сябры,
Мае пали,
Мае бары, —
Кажу вам — я не вiноваты!"
"Последнее стихотворение Михася Чарота, нацарапанное на стене камеры -одиночки.
ПРЫСЯГА
Я не чакаў;
Я не гадаў,
Бо жыў з адкрытаю душою,
Что стрэне лютая бяда,
Падружыць з допытам,
З турмою.
Прадажных здрайцаў лiхвяры
Мяне зацiснулi за краты.
Я прысягаю вам, сябры,
Мае пали,
Мае бары, —
Кажу вам — я не вiноваты!"
http://maxima-library.org/avtory/avtory/b/213534
"...
Степан Бандера был типичным представителем той части сельской интеллигенции, которая знала и понимала простой сельский люд. Он родился в сельской местности, недалеко от районного центра Калуша Станиславской области, в семье униатского священника.
Бандера с детства воспитывался в националистическом духе, рос в обстановке борьбы за свободную, «незалежную» Украину. Это перешло к нему от деда, отца, близких родственников, активно участвовавших в освободительной борьбе против польских властей, в годы гражданской войны против белой армии, и затем советской власти в Украине.
Школьником он вступил в молодежную националистическую организацию, а затем еще молодым человеком возглавлял окружной провод[3] ОУН. Был лично знаком с основателем ОУН полковником Евгеном Коновальцем. Он первым выступил против полковника Мельника, возглавившего ОУН после смерти Коновальца в Роттердаме в 1938 году, когда Мельник внес предложение проводить борьбу против советской власти политическим путем. Именно Бандера в 1940 году отмежевался от Мельника и создал свой так называемый революционный провод ОУН, призывая ее членов к вооруженной борьбе со всеми оккупантами в Западной Украине.
Он пользовался непререкаемым авторитетом у всех, кто был сторонником его идей, кто был в вооруженном подполье в Западной Украине. Составлявшиеся им призывы, распоряжения и листовки несли в себе мощный заряд национализма. Он умел сильно воздействовать на психику вовлекаемых им в борьбу против советской власти людей. Он и сегодня продолжает воздействовать на умы людей. В ряде городов западных областей Украины стоят его бюсты, улицы носят его имя. С этим нельзя не считаться.
..."
"...
Степан Бандера был типичным представителем той части сельской интеллигенции, которая знала и понимала простой сельский люд. Он родился в сельской местности, недалеко от районного центра Калуша Станиславской области, в семье униатского священника.
Бандера с детства воспитывался в националистическом духе, рос в обстановке борьбы за свободную, «незалежную» Украину. Это перешло к нему от деда, отца, близких родственников, активно участвовавших в освободительной борьбе против польских властей, в годы гражданской войны против белой армии, и затем советской власти в Украине.
Школьником он вступил в молодежную националистическую организацию, а затем еще молодым человеком возглавлял окружной провод[3] ОУН. Был лично знаком с основателем ОУН полковником Евгеном Коновальцем. Он первым выступил против полковника Мельника, возглавившего ОУН после смерти Коновальца в Роттердаме в 1938 году, когда Мельник внес предложение проводить борьбу против советской власти политическим путем. Именно Бандера в 1940 году отмежевался от Мельника и создал свой так называемый революционный провод ОУН, призывая ее членов к вооруженной борьбе со всеми оккупантами в Западной Украине.
Он пользовался непререкаемым авторитетом у всех, кто был сторонником его идей, кто был в вооруженном подполье в Западной Украине. Составлявшиеся им призывы, распоряжения и листовки несли в себе мощный заряд национализма. Он умел сильно воздействовать на психику вовлекаемых им в борьбу против советской власти людей. Он и сегодня продолжает воздействовать на умы людей. В ряде городов западных областей Украины стоят его бюсты, улицы носят его имя. С этим нельзя не считаться.
..."
"... об окне возможностей"
Aug. 26th, 2021 10:13 amhttps://www.svoboda.org/a/proektsiya-buduschego-aleksandr-podrabinek-ob-okne-vozmozhnostey/31425554.html
"...
А мы? Мы готовы использовать этот шанс и не проиграть? Мне кажется, три главные ошибки определили проигрыш демократов, победивших в том августе реставраторов коммунизма.
Во-первых, у новой власти не было оппозиции, способной подталкивать её к демократическим переменам. Почти все демократы дружно ринулись тогда во власть, совершенно игнорируя то обстоятельство, что без дееспособной демократической оппозиции любая власть будет тяготеть к авторитаризму.
Во-вторых, демократического запала хватило только на то, чтобы занять власть и почить на лаврах. Серьёзные реформы требуют грандиозных усилий и поддержки общества. А новая власть не очень заботилась о народной поддержке, рассчитывая добиться своих целей административными методами. Поэтому уже в начале 1992 года пауза на пути к демократии стала постепенно переходить в стагнацию, реформы были половинчатые, непоследовательные, вскоре о них забыли.
В-третьих, общество доверило проводить демократические реформы политикам с сомнительной репутацией, а то и вовсе проходимцам. Люди, даже крепко замаранные сотрудничеством с коммунистическим режимом (Ельцин, Руцкой, Собчак, Гайдар, Баранников, Лебедь и многие другие), в новых условиях легко делали политическую карьеру, используя свое красноречие и умение перестраиваться "по ходу пьесы".
...
Нынешняя оппозиция, хотя и пребывает в плачевном состоянии, но за редким исключением настроена на то, чтобы встроиться во власть. То ли победив на фальшивых выборах в Государственную думу, то ли всеми правдами и неправдами втиснувшись в местную и региональную власть, то ли договариваясь с нынешними самозванцами о взаимном признании. И это, скорее всего, значит, что в счастливый час "X" урок первый останется невыученным: в стране опять не будет демократической оппозиции, которая сочтёт своим долгом корректировать курс новой власти на пути к демократии.
Урок второй – нерешительность и бессилие в доведении дела до конца. За минувшие 30 лет оппозиция не раз доказывала, что неспособна к экспансии протеста и готова в любой момент остановиться при выборе между риском и безопасностью. Это надежная гарантия провала любого оппозиционного начинания. Самый яркий пример – увод протеста 2011 года на красивое стояние на Болотной площади и затем гибельная пауза, вызванная зимним отпуском лидеров протеста. Нынешние оппозиционеры и сегодня, за малым исключением, не готовы серьёзно рисковать ради серьёзных изменений, предпочитая эмиграцию или законопослушание перед режимом. Значит, в час "Х" и второй урок 1991 года останется, скорее всего, невыученным. Для наращивания протеста нужна смелость, уверенность и готовность к риску.
Третий урок – это по сути согласие с люстрацией. Её не было у правительства после августовского путча, её нет и сейчас в оппозиции. В новых условиях будет важно, чтобы функционеры прежней власти не смогли получить доступ к рычагам управления, чтобы они не смоги повернуть страну обратно, как это было сделано после 1991 года.
..."
"...
А мы? Мы готовы использовать этот шанс и не проиграть? Мне кажется, три главные ошибки определили проигрыш демократов, победивших в том августе реставраторов коммунизма.
Во-первых, у новой власти не было оппозиции, способной подталкивать её к демократическим переменам. Почти все демократы дружно ринулись тогда во власть, совершенно игнорируя то обстоятельство, что без дееспособной демократической оппозиции любая власть будет тяготеть к авторитаризму.
Во-вторых, демократического запала хватило только на то, чтобы занять власть и почить на лаврах. Серьёзные реформы требуют грандиозных усилий и поддержки общества. А новая власть не очень заботилась о народной поддержке, рассчитывая добиться своих целей административными методами. Поэтому уже в начале 1992 года пауза на пути к демократии стала постепенно переходить в стагнацию, реформы были половинчатые, непоследовательные, вскоре о них забыли.
В-третьих, общество доверило проводить демократические реформы политикам с сомнительной репутацией, а то и вовсе проходимцам. Люди, даже крепко замаранные сотрудничеством с коммунистическим режимом (Ельцин, Руцкой, Собчак, Гайдар, Баранников, Лебедь и многие другие), в новых условиях легко делали политическую карьеру, используя свое красноречие и умение перестраиваться "по ходу пьесы".
...
Нынешняя оппозиция, хотя и пребывает в плачевном состоянии, но за редким исключением настроена на то, чтобы встроиться во власть. То ли победив на фальшивых выборах в Государственную думу, то ли всеми правдами и неправдами втиснувшись в местную и региональную власть, то ли договариваясь с нынешними самозванцами о взаимном признании. И это, скорее всего, значит, что в счастливый час "X" урок первый останется невыученным: в стране опять не будет демократической оппозиции, которая сочтёт своим долгом корректировать курс новой власти на пути к демократии.
Урок второй – нерешительность и бессилие в доведении дела до конца. За минувшие 30 лет оппозиция не раз доказывала, что неспособна к экспансии протеста и готова в любой момент остановиться при выборе между риском и безопасностью. Это надежная гарантия провала любого оппозиционного начинания. Самый яркий пример – увод протеста 2011 года на красивое стояние на Болотной площади и затем гибельная пауза, вызванная зимним отпуском лидеров протеста. Нынешние оппозиционеры и сегодня, за малым исключением, не готовы серьёзно рисковать ради серьёзных изменений, предпочитая эмиграцию или законопослушание перед режимом. Значит, в час "Х" и второй урок 1991 года останется, скорее всего, невыученным. Для наращивания протеста нужна смелость, уверенность и готовность к риску.
Третий урок – это по сути согласие с люстрацией. Её не было у правительства после августовского путча, её нет и сейчас в оппозиции. В новых условиях будет важно, чтобы функционеры прежней власти не смогли получить доступ к рычагам управления, чтобы они не смоги повернуть страну обратно, как это было сделано после 1991 года.
..."
191.08.22-23.
Aug. 18th, 2021 10:39 amhttps://www.facebook.com/alexander.podrabinek/posts/4216948401756822
"Завтра будет 30 лет со дня начала путча ГКЧП. Тогда попытка удержать страну в коммунистическом стойле провалилась. Они берут реванш теперь.
Ниже я публикую отрывок из неопубликованной пока книги своих воспоминаний «Третья жизнь». Это мои впечатления от тех событий и попытка понять, что же тогда произошло на самом деле. Это весьма долгое чтение, так что нетерпеливым советую даже не начинать.))
РЕВОЛЮЦИЯ В АВГУСТЕ
...
Мы прилетели в Москву 22-го утром, взяли в аэропорту такси и возвращаясь домой видели, как по шоссе и городским магистралям уходят из Москвы танки, бронетранспортеры, грузовики с солдатами. «Наша взяла!» – радостно думал я, еще не вполне сознавая кто есть «наши». Однако было понятно, что силовая попытка вернуть страну в старое коммунистическое стойло провалилось. Что будет впереди не ясно, но хорошо, что путч потерпел неудачу. Я очень радовался.
Оставив Марка дома, я поспешил к Дому правительства или как его еще называли «Белому дому». Надо было увидеть все своими глазами. Уже вечерело. Вокруг большого здания на Краснопресненской набережной было много людей. Одни разбирали баррикады, другие собирались в кучки и обсуждали последние события, кто-то бесцельно слонялся от одной группы к другой. Ощущалась некоторая неопределенность и растерянность. Так бывает, когда опасность минует и непонятно что делать дальше.
Я хотел пройти в Белый дом и поискать там знакомых политиков и журналистов, но пройти удалось только через первое оцепление. Стоявшие в цепи добровольцы посмотрели мое журналистское удостоверение, поверхностно обыскали, проверяя нет ли при мне оружия и предупредили, что в здание пройти едва ли удастся: «Сами понимаете, военное положение. Много чужих людей вокруг».
Я особенно туда и не рвался, острой необходимости в этом не было. Я приглядывался к окружающим. Люди были увлечены своим участием в происходящих событиях. Они понимали, что их присутствие здесь сыграло решающую роль в победе над ГКЧП. Они почувствовали себя силой. Они были спокойны, серьезны и великодушны. Наделенные некоторой властью командиры добровольческих сотен выполняли свои обязанности со вкусом и максимальной серьезностью. Остальные им охотно подчинялись. Кто не хотел подчиняться, мог запросто уйти домой, никто никого не удерживал. Люди привыкали к новому для себя состоянию ответственных граждан. И делали они это с видимым удовольствием.
Значительность событий требовала канонических картинок. На подступах к Белому дому из подручных средств строили баррикады. Ну что за революция без баррикад? Мы же все знаем, что восставший народ непременно должен строить баррикады! И какой-нибудь новый Гаврош должен бегать и собирать патроны. Так принято. Границы времен стерлись, а картинки остались. Хотя конечно любой бронетранспортер, уж не говоря о танке, форсировал бы эти баррикады играючи.
И еще обязательно костры, хотя лето, и ночью не ниже 13–14 тепла. Но с костром теплее и уютнее, к тому же это еще один непременный атрибут революции. Когда еще можно жечь костры на городских улицах и площадях?
Конечно, во всем этом был некоторая театральность, дань постановке, следование шаблону революции, усвоенному из литературы, истории и кинематографа. Но кто точно знает, где заканчивается игра и начинается реальность? А ведь возможно, что они сосуществуют параллельно, плавно перетекая из одного в другое. Опереточный характер ГКЧП соседствовал с искренним желанием людей избавиться от коммунистической диктатуры. Гибель минувшей ночью трех молодых людей при попытке остановить бронетранспортеры в Смоленском тоннеле на Садовом кольце свидетельствовала о серьезности гражданского сопротивления военной власти, отстаивающей советский режим. Зарождение ответственного гражданского общества было триумфальным и радостным событием. Жаль только, что запала хватило ненадолго.
На следующий день улица еще раз показала свою силу. Вечером 22 августа тысячи людей собрались на площади Дзержинского, чтобы снести памятник создателю кровавой советской госбезопасности. Разговоры об этом велись давно и теперь день настал. Я поехал на площадь. Увиденное с одной стороны воодушевляло, а с другой – повергло в тяжкие раздумья.
Народ был взбудоражен и требовал продолжения – демонтировать советскую власть, прогнать коммунистов, снести памятники палачам, расчистить площадку для строительства новой жизни. Надо было посмотреть на лица этих людей, чтобы понять неординарность происходящих событий. Люди осознали себя творцами истории, а не сторонними ее наблюдателями. Такое не часто можно увидеть в России. Все хотели одного: довести дело до конца, превратить августовский успех в окончательную победу демократии над тиранией.
Но поднявшиеся на волне народного протеста люди из новой власти хотели совсем другого – они хотели остановиться. Они уже добились своего и двигаться дальше им было некуда и незачем. Конечно, они не могли признаться в этом публично, они еще блистали демократической риторикой, убеждая всех в своих самых искренних намерениях по искоренению коммунизма, но их действия свидетельствовали об обратном. Раньше об их подлинных намерениях можно было только догадываться, теперь они стали хорошо видны.
Площадь бурлила: снести памятник кровавому маньяку, снести сейчас, немедленно! В центре площади, рядом с памятником Дзержинскому, за оцеплением из добровольцев стояли уже ощутившие себя новой властью политики и чиновники, депутаты Моссовета, «прорабы перестройки». Зачем им было нужно стоять за оцеплением, кого они боялись? Вид у них был очень серьезный и озабоченный, даже хмурый, как у людей, на которых неожиданно свалилась огромная ответственность и которым приходится обеспечивать спокойствие и порядок. Они рисовались и важничали, совершенно утратив чувство меры. Глядя на них, я начал понимать, что драма превращается в фарс.
В ближайшем выпуске «Экспресс-Хроники» я описал эти события так.
«Я, как представитель прессы, пробравшись через оцепление в центр площади, стал свидетелем разговора между депутатами. Они с драматическими интонациями обсуждали, как убедить их, т. е. москвичей, что сносить памятник Дзержинскому сегодня не надо. Стало известно, что Горбачев против демонтажа памятника. Неизвестно, почему депутаты придерживались такого же мнения, но аргументы выдвигались беспомощные — нужен точный технический расчет; нужна хорошая подготовка к этой сложной процедуре; не будем варварами — сохраним памятники истории, не будем поддаваться на провокации. Уговаривали повременить со сносом памятника Сергей Ковалев, Марк Захаров, Глеб Якунин, какие-то архитекторы, депутаты, ветераны войны и инженеры Промстроя. Превзошел всех Сергей Станкевич, заявивший, что немедленного сноса памятника требуют провокаторы. Толпа, однако, освистав ораторов и прорвав оцепление, сомкнулась вокруг памятника и тогда вскоре появились краны, благополучно перегрузившие под ликование народа бронзовый памятник железному Феликсу с пьедестала сначала на землю, а затем на автомобильную платформу.
Закономерно ли разделение между депутатами и народом, замеченное на площади Дзержинского? Боюсь, что да, и чем выше политический уровень деятеля, тем скрытнее и своекорыстнее мотивы его поступков».
Такой виделась мне ситуация тогда, так же я оцениваю ее и теперь. С одной стороны ликующий и жаждущий перемен народ, с другой – надутые от важности деятели новой власти, возомнившие себя учителями жизни, вождями масс, опекунами нетерпеливого и несмышлёного народа.
Уже тогда было понятно, что политическое будущее страны всем представляется в тумане. «Цель власти – власть», писал Оруэлл, и это было абсолютно справедливо для августа 1991-го. Этим пришедшим к власти людям нужна была только стабильность собственного положения. Да и могли ли вчерашние коммунисты, еще недавно безропотные винтики советской системы, сложить хотя бы в своей голове план демократических преобразований? Они хотели застыть в сегодняшнем дне, больше им нечего было желать.
Что касается общества, то оно понимало, чего оно не хочет – продолжения осточертевшей всем социалистической жизни. Ясной позитивной программы ни у кого не было, и в том нет ничего удивительного или необычного. Разве не массовый протест против отжившего был всегда двигателем крутых перемен? Люди торжествовали победу. Памятник – всего лишь символ, но он много значил для выросших на советской пропаганде людей.
Неожиданно меня покоробила увиденная картина. Прежде чем перенести «Железного Феликса» на грузовую платформу, его опустили на землю. Люди бросились к упершейся бородкой в газон бронзовой статуе и стали приплясывать на нем, а иные хохотали над опрокинутым истуканом и плевали на него. Это было неприятное зрелище. Торжество над поверженным противником – признак холопской души, а с такими людьми можно ли отстаивать свободу?
Снос памятника Дзержинскому был, увы, последней победой сторонников демократии в эти августовские дни. Символическая победа народ не удовлетворила. На площади раздавались голоса о необходимости занять здание КГБ. Почти во всех окнах этого мрачного здания был погашен свет, чего никогда не случалось в обычные дни. Казалось, чекисты затаились в ожидании штурма. Между тем, все, кто еще час назад убеждал собравшихся на площади, что памятник сносить не надо, теперь с не меньшим жаром убеждали, что КГБ трогать нет необходимости, победа достигнута и можно расходиться по домам. Постепенно народ успокоился, договорившись на следующий день вновь прийти на площадь Дзержинского и занять здание КГБ СССР. Как это всегда бывает, промедление все погубило.
Вероятно, многие догадывались, что путч возможно и был опереточным, но последовавшие за ним события давали редкий исторический шанс изменить судьбу страны. Для этого надо было развивать успех. Нельзя было останавливаться. Захват КГБ с его архивами, отчетами и свежими документами о политическом сыске был логичным и в тот момент не слишком рискованным шагом. Едва ли у чекистов, деморализованных всем происходящим, хватило бы решимости оказывать вооруженное сопротивление. Их бы снесла разъяренная толпа. Если бы тогда удалось захватить цитадель госбезопасности, у России были бы совсем другие шансы на демократию.
На следующий день, 23 августа, площадь Дзержинского вновь была заполнена народом. Все понимали, что старый режим может рухнуть только если будут демонтированы прежние институты тоталитаризма, и в первую очередь КГБ. Это понимал уставший от коммунизма народ, но это понимала и новая власть. И она этого не хотела. Новая власть показала свое настоящее лицо. Спасать ситуацию приехал Борис Ельцин.
По нему было видно, что он очень встревожен. Не лучше выглядели и его сопровождающие. Они были явно испуганы, что не удержат ситуацию под контролем. Тревожно оглядывая площадь, они подошли к теперь уже пустующему постаменту. Ельцин встал на одной из верхних ступенек и с победными интонациями в голосе сказал в мегафон, что председателем КГБ назначен Вадим Бакатин. Толпа отозвалась мощным «ура!» и криками ликования. Ельцину поверили, что назначение Бакатина – это победа демократии. А может быть и не очень поверили, но воспринимали на ура любы изменения, не слишком задумываясь об их значении.
Ельцин ликованию толпы даже не улыбнулся, слишком тревожно ему было в тот момент. «Я прошу соблюдать спокойствие и приступить к работе», – сказал он. А чтобы все ясно поняли, что на площади им делать больше нечего, добавил: «Всё, спасибо, всего самого доброго вам», – и улыбаясь, стал махать рукой, как бы прощаясь со всеми.
Ельцин спасал КГБ, без которого в новой политической жизни он бы чувствовал себя неуверенно. Он привык опираться на чекистов при прежней власти, не мог обойтись без них и при нынешней. Он не просто призвал людей разойтись, он хотел, чтобы они ушли прямо сейчас. Он хотел самолично убедиться, что Комитету госбезопасности штурм больше не угрожает. «Я хочу, чтобы прямо сейчас, перед моими глазами вы разошлись», – прокричал Ельцин в микрофон.
И народ начал расходиться. То ли сработала привычка к послушанию, то ли поверили убедительному тону Ельцина. Он все еще оставался кумиром демократической публики. Долгими усилиями очень многих пропагандистов, «прорабов перестройки», политиков новой волны, стараниями фрондирующей советской элиты, кухонных «шестидесятников» и даже некоторых диссидентов Борис Ельцин получил незаслуженное доверие общества, чем и воспользовался. Назвавшись демократом, но оставаясь в душе советским партийцем, в решающий момент он спас репрессивный аппарат, лишив Россию редкого шанса на демократические преобразования."
"Завтра будет 30 лет со дня начала путча ГКЧП. Тогда попытка удержать страну в коммунистическом стойле провалилась. Они берут реванш теперь.
Ниже я публикую отрывок из неопубликованной пока книги своих воспоминаний «Третья жизнь». Это мои впечатления от тех событий и попытка понять, что же тогда произошло на самом деле. Это весьма долгое чтение, так что нетерпеливым советую даже не начинать.))
РЕВОЛЮЦИЯ В АВГУСТЕ
...
Мы прилетели в Москву 22-го утром, взяли в аэропорту такси и возвращаясь домой видели, как по шоссе и городским магистралям уходят из Москвы танки, бронетранспортеры, грузовики с солдатами. «Наша взяла!» – радостно думал я, еще не вполне сознавая кто есть «наши». Однако было понятно, что силовая попытка вернуть страну в старое коммунистическое стойло провалилось. Что будет впереди не ясно, но хорошо, что путч потерпел неудачу. Я очень радовался.
Оставив Марка дома, я поспешил к Дому правительства или как его еще называли «Белому дому». Надо было увидеть все своими глазами. Уже вечерело. Вокруг большого здания на Краснопресненской набережной было много людей. Одни разбирали баррикады, другие собирались в кучки и обсуждали последние события, кто-то бесцельно слонялся от одной группы к другой. Ощущалась некоторая неопределенность и растерянность. Так бывает, когда опасность минует и непонятно что делать дальше.
Я хотел пройти в Белый дом и поискать там знакомых политиков и журналистов, но пройти удалось только через первое оцепление. Стоявшие в цепи добровольцы посмотрели мое журналистское удостоверение, поверхностно обыскали, проверяя нет ли при мне оружия и предупредили, что в здание пройти едва ли удастся: «Сами понимаете, военное положение. Много чужих людей вокруг».
Я особенно туда и не рвался, острой необходимости в этом не было. Я приглядывался к окружающим. Люди были увлечены своим участием в происходящих событиях. Они понимали, что их присутствие здесь сыграло решающую роль в победе над ГКЧП. Они почувствовали себя силой. Они были спокойны, серьезны и великодушны. Наделенные некоторой властью командиры добровольческих сотен выполняли свои обязанности со вкусом и максимальной серьезностью. Остальные им охотно подчинялись. Кто не хотел подчиняться, мог запросто уйти домой, никто никого не удерживал. Люди привыкали к новому для себя состоянию ответственных граждан. И делали они это с видимым удовольствием.
Значительность событий требовала канонических картинок. На подступах к Белому дому из подручных средств строили баррикады. Ну что за революция без баррикад? Мы же все знаем, что восставший народ непременно должен строить баррикады! И какой-нибудь новый Гаврош должен бегать и собирать патроны. Так принято. Границы времен стерлись, а картинки остались. Хотя конечно любой бронетранспортер, уж не говоря о танке, форсировал бы эти баррикады играючи.
И еще обязательно костры, хотя лето, и ночью не ниже 13–14 тепла. Но с костром теплее и уютнее, к тому же это еще один непременный атрибут революции. Когда еще можно жечь костры на городских улицах и площадях?
Конечно, во всем этом был некоторая театральность, дань постановке, следование шаблону революции, усвоенному из литературы, истории и кинематографа. Но кто точно знает, где заканчивается игра и начинается реальность? А ведь возможно, что они сосуществуют параллельно, плавно перетекая из одного в другое. Опереточный характер ГКЧП соседствовал с искренним желанием людей избавиться от коммунистической диктатуры. Гибель минувшей ночью трех молодых людей при попытке остановить бронетранспортеры в Смоленском тоннеле на Садовом кольце свидетельствовала о серьезности гражданского сопротивления военной власти, отстаивающей советский режим. Зарождение ответственного гражданского общества было триумфальным и радостным событием. Жаль только, что запала хватило ненадолго.
На следующий день улица еще раз показала свою силу. Вечером 22 августа тысячи людей собрались на площади Дзержинского, чтобы снести памятник создателю кровавой советской госбезопасности. Разговоры об этом велись давно и теперь день настал. Я поехал на площадь. Увиденное с одной стороны воодушевляло, а с другой – повергло в тяжкие раздумья.
Народ был взбудоражен и требовал продолжения – демонтировать советскую власть, прогнать коммунистов, снести памятники палачам, расчистить площадку для строительства новой жизни. Надо было посмотреть на лица этих людей, чтобы понять неординарность происходящих событий. Люди осознали себя творцами истории, а не сторонними ее наблюдателями. Такое не часто можно увидеть в России. Все хотели одного: довести дело до конца, превратить августовский успех в окончательную победу демократии над тиранией.
Но поднявшиеся на волне народного протеста люди из новой власти хотели совсем другого – они хотели остановиться. Они уже добились своего и двигаться дальше им было некуда и незачем. Конечно, они не могли признаться в этом публично, они еще блистали демократической риторикой, убеждая всех в своих самых искренних намерениях по искоренению коммунизма, но их действия свидетельствовали об обратном. Раньше об их подлинных намерениях можно было только догадываться, теперь они стали хорошо видны.
Площадь бурлила: снести памятник кровавому маньяку, снести сейчас, немедленно! В центре площади, рядом с памятником Дзержинскому, за оцеплением из добровольцев стояли уже ощутившие себя новой властью политики и чиновники, депутаты Моссовета, «прорабы перестройки». Зачем им было нужно стоять за оцеплением, кого они боялись? Вид у них был очень серьезный и озабоченный, даже хмурый, как у людей, на которых неожиданно свалилась огромная ответственность и которым приходится обеспечивать спокойствие и порядок. Они рисовались и важничали, совершенно утратив чувство меры. Глядя на них, я начал понимать, что драма превращается в фарс.
В ближайшем выпуске «Экспресс-Хроники» я описал эти события так.
«Я, как представитель прессы, пробравшись через оцепление в центр площади, стал свидетелем разговора между депутатами. Они с драматическими интонациями обсуждали, как убедить их, т. е. москвичей, что сносить памятник Дзержинскому сегодня не надо. Стало известно, что Горбачев против демонтажа памятника. Неизвестно, почему депутаты придерживались такого же мнения, но аргументы выдвигались беспомощные — нужен точный технический расчет; нужна хорошая подготовка к этой сложной процедуре; не будем варварами — сохраним памятники истории, не будем поддаваться на провокации. Уговаривали повременить со сносом памятника Сергей Ковалев, Марк Захаров, Глеб Якунин, какие-то архитекторы, депутаты, ветераны войны и инженеры Промстроя. Превзошел всех Сергей Станкевич, заявивший, что немедленного сноса памятника требуют провокаторы. Толпа, однако, освистав ораторов и прорвав оцепление, сомкнулась вокруг памятника и тогда вскоре появились краны, благополучно перегрузившие под ликование народа бронзовый памятник железному Феликсу с пьедестала сначала на землю, а затем на автомобильную платформу.
Закономерно ли разделение между депутатами и народом, замеченное на площади Дзержинского? Боюсь, что да, и чем выше политический уровень деятеля, тем скрытнее и своекорыстнее мотивы его поступков».
Такой виделась мне ситуация тогда, так же я оцениваю ее и теперь. С одной стороны ликующий и жаждущий перемен народ, с другой – надутые от важности деятели новой власти, возомнившие себя учителями жизни, вождями масс, опекунами нетерпеливого и несмышлёного народа.
Уже тогда было понятно, что политическое будущее страны всем представляется в тумане. «Цель власти – власть», писал Оруэлл, и это было абсолютно справедливо для августа 1991-го. Этим пришедшим к власти людям нужна была только стабильность собственного положения. Да и могли ли вчерашние коммунисты, еще недавно безропотные винтики советской системы, сложить хотя бы в своей голове план демократических преобразований? Они хотели застыть в сегодняшнем дне, больше им нечего было желать.
Что касается общества, то оно понимало, чего оно не хочет – продолжения осточертевшей всем социалистической жизни. Ясной позитивной программы ни у кого не было, и в том нет ничего удивительного или необычного. Разве не массовый протест против отжившего был всегда двигателем крутых перемен? Люди торжествовали победу. Памятник – всего лишь символ, но он много значил для выросших на советской пропаганде людей.
Неожиданно меня покоробила увиденная картина. Прежде чем перенести «Железного Феликса» на грузовую платформу, его опустили на землю. Люди бросились к упершейся бородкой в газон бронзовой статуе и стали приплясывать на нем, а иные хохотали над опрокинутым истуканом и плевали на него. Это было неприятное зрелище. Торжество над поверженным противником – признак холопской души, а с такими людьми можно ли отстаивать свободу?
Снос памятника Дзержинскому был, увы, последней победой сторонников демократии в эти августовские дни. Символическая победа народ не удовлетворила. На площади раздавались голоса о необходимости занять здание КГБ. Почти во всех окнах этого мрачного здания был погашен свет, чего никогда не случалось в обычные дни. Казалось, чекисты затаились в ожидании штурма. Между тем, все, кто еще час назад убеждал собравшихся на площади, что памятник сносить не надо, теперь с не меньшим жаром убеждали, что КГБ трогать нет необходимости, победа достигнута и можно расходиться по домам. Постепенно народ успокоился, договорившись на следующий день вновь прийти на площадь Дзержинского и занять здание КГБ СССР. Как это всегда бывает, промедление все погубило.
Вероятно, многие догадывались, что путч возможно и был опереточным, но последовавшие за ним события давали редкий исторический шанс изменить судьбу страны. Для этого надо было развивать успех. Нельзя было останавливаться. Захват КГБ с его архивами, отчетами и свежими документами о политическом сыске был логичным и в тот момент не слишком рискованным шагом. Едва ли у чекистов, деморализованных всем происходящим, хватило бы решимости оказывать вооруженное сопротивление. Их бы снесла разъяренная толпа. Если бы тогда удалось захватить цитадель госбезопасности, у России были бы совсем другие шансы на демократию.
На следующий день, 23 августа, площадь Дзержинского вновь была заполнена народом. Все понимали, что старый режим может рухнуть только если будут демонтированы прежние институты тоталитаризма, и в первую очередь КГБ. Это понимал уставший от коммунизма народ, но это понимала и новая власть. И она этого не хотела. Новая власть показала свое настоящее лицо. Спасать ситуацию приехал Борис Ельцин.
По нему было видно, что он очень встревожен. Не лучше выглядели и его сопровождающие. Они были явно испуганы, что не удержат ситуацию под контролем. Тревожно оглядывая площадь, они подошли к теперь уже пустующему постаменту. Ельцин встал на одной из верхних ступенек и с победными интонациями в голосе сказал в мегафон, что председателем КГБ назначен Вадим Бакатин. Толпа отозвалась мощным «ура!» и криками ликования. Ельцину поверили, что назначение Бакатина – это победа демократии. А может быть и не очень поверили, но воспринимали на ура любы изменения, не слишком задумываясь об их значении.
Ельцин ликованию толпы даже не улыбнулся, слишком тревожно ему было в тот момент. «Я прошу соблюдать спокойствие и приступить к работе», – сказал он. А чтобы все ясно поняли, что на площади им делать больше нечего, добавил: «Всё, спасибо, всего самого доброго вам», – и улыбаясь, стал махать рукой, как бы прощаясь со всеми.
Ельцин спасал КГБ, без которого в новой политической жизни он бы чувствовал себя неуверенно. Он привык опираться на чекистов при прежней власти, не мог обойтись без них и при нынешней. Он не просто призвал людей разойтись, он хотел, чтобы они ушли прямо сейчас. Он хотел самолично убедиться, что Комитету госбезопасности штурм больше не угрожает. «Я хочу, чтобы прямо сейчас, перед моими глазами вы разошлись», – прокричал Ельцин в микрофон.
И народ начал расходиться. То ли сработала привычка к послушанию, то ли поверили убедительному тону Ельцина. Он все еще оставался кумиром демократической публики. Долгими усилиями очень многих пропагандистов, «прорабов перестройки», политиков новой волны, стараниями фрондирующей советской элиты, кухонных «шестидесятников» и даже некоторых диссидентов Борис Ельцин получил незаслуженное доверие общества, чем и воспользовался. Назвавшись демократом, но оставаясь в душе советским партийцем, в решающий момент он спас репрессивный аппарат, лишив Россию редкого шанса на демократические преобразования."
